Неточные совпадения
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела
карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь
знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже
знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Подъезжая в двенадцатом часу с железной дороги к своей квартире, Вронский увидал у подъезда
знакомую ему извозчичью
карету.
Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно
знакомая лавочка, с фонарем, наискось — большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала
карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю.
— Не трус, а осторожен… Но пойдем, ради Бога, отсюда, Ольга: смотри, вон
карета подъезжает. Не
знакомые ли? Ах! Так в пот и бросает… Пойдем, пойдем… — боязливо говорил он и заразил страхом и ее.
Она порицала и осмеивала подруг и
знакомых, когда они увлекались, живо и с удовольствием расскажет всем, что сегодня на заре застали Лизу, разговаривающую с письмоводителем чрез забор в саду, или что вон к той барыне (и имя, отчество и фамилию скажет) ездит все барин в
карете и выходит от нее часу во втором ночи.
У нее сделался сильный истерический припадок, которого ни остановить, ни скрыть среди толпы народа было невозможно, и наши
знакомые провели пренеприятную четверть часа, прежде чем Полиньку посадили в
карету, которую предложил какой-то старичок.
Белая, подслеповатая ночь стояла над Петербургом, когда
карета наших
знакомых остановилась у квартиры Мечниковой. По случаю праздничного дня кухарка была отпущена, загулялась и не возвращалась, а между тем Мечниковою тотчас по возвращении домой овладел весьма естественный после долгой прогулки аппетит и необыкновенная веселость.
В несколько дней сборы были кончены, и 2 августа, после утреннего чаю, распростившись с бабушкой и тетушкой и оставив на их попечение маленького братца, которого Прасковья Ивановна не велела привозить, мы отправились в дорогу в той же,
знакомой читателям, аглицкой мурзахановской
карете и, разумеется, на своих лошадях.
В
карете генерал, когда они поехали, тоже все как-то поеживался, откашливался; хотел, как видно, что-то такое сказать и не находился; впрочем, и пространство, которое им надобно было проехать до квартиры Плавина, было слишком небольшое, а лошади несли их быстро, так что через какие-нибудь минуты они очутились уже у подъезда
знакомого нам казенного дома.
Мы сходим к подъезду.
Карета действительно премиленькая, и Александр Петрович на первых порах своего владения ею ощущает чрезвычайное удовольствие и даже некоторую душевную потребность подвозитьв ней своих
знакомых.
Утро было прелестное. Улицы Франкфурта, едва начинавшие оживляться, казались такими чистыми и уютными; окна домов блестели переливчато, как фольга; а лишь только
карета выехала за заставу — сверху, с голубого, еще не яркого неба, так и посыпались голосистые раскаты жаворонков. Вдруг на повороте шоссе из-за высокого тополя показалась
знакомая фигура, ступила несколько шагов и остановилась. Санин пригляделся… Боже мой! Эмиль!
Всенощная отошла, показался народ. Лаптев с напряжением всматривался в темные фигуры. Уже провезли архиерея в
карете, уже перестали звонить, и на колокольне один за другим погасли красные и зеленые огни — это была иллюминация по случаю храмового празд — ника, — а народ все шел не торопясь, разговаривая, останавливаясь под окнами. Но вот, наконец, Лаптев услышал
знакомый голос, сердце его сильно забилось, и оттого, что Юлия Сергеевна была не одна, а с какими-то двумя дамами, им овладело отчаяние.
Наш луврский
знакомый подал свою карточку, вспрыгнул в
карету, и полный экипаж тронулся снова, оставив все дальнейшие нумера дрогнуть на тротуаре или греться около раскаленных железных печек бесприютного бюро.
Управляющий на другой же день принес князю занятые под именье деньги, более ста тысяч. Князь, внимательно и старательно пересчитав их, запер в свой железный шкаф и потом, велев подать себе
карету, поехал к нотариусу. Нотариус этот был еще старый
знакомый его отца. Увидав князя, он произнес радостное восклицание.
— Еду-с я сейчас по Газетному переулку, — продолжал Елпидифор Мартыныч, — и вижу, что к гостинице Шеврие подъезжает
карета, выходят две дамы, смотрю — боже мой!
Знакомые лица! К-ха! Княгиня и компаньонка ее — Петицкая…
Легши в такой поздний час, Домна Осиповна, однако, проснулась на другой день часов в девять, а в десять совсем была одета, и у крыльца ее дожидалась наемная извозчичья
карета, сев в которую Домна Осиповна велела себя везти в
знакомую нам банкирскую контору и при этом старалась как можно глубже сесть в экипаж: она, кажется, боялась встретить Бегушева и быть им узнанной.
Я вскрикнул от радостного изумления: перед крыльцом стояла наша деревенская
карета, запряженная четверкой наших доморощенных лошадей; на козлах сидел
знакомый кучер, а на подседельной — еще более
знакомый форейтор, всегда достававший мне червяков для уженья.
У подъезда квартиры Ивана Ильича стояла
карета и два извозчика. Внизу, в передней, у вешалки прислонена была к стене глазетовая крышка гроба с кисточками и начищенным порошком галуном. Две дамы в черном снимали шубки. Одна сестра Ивана Ильича,
знакомая, другая незнакомая дама. Товарищ Петра Ивановича, Шварц, сходил сверху и, с верхней ступени увидав входившего, остановился и подмигнул ему, как бы говоря: «глупо распорядился Иван Ильич; то ли дело мы с вами».
Печорин не слушал, его глаза старались проникнуть пеструю стену шуб, салопов, шляп… ему показалось, что там, за колонною, мелькнуло лицо ему
знакомое, особенно
знакомое… в эту минуту жандарм крикнул, и долговязый лакей повторил за ним: «
карета князя Лиговскóва!»..
Загоскин был рассеян, и его рассеянность подавала повод ко многим смешным анекдотам: он часто клал чужие вещи в карман и даже запирал их в свою шкатулку; сел один раз в чужую
карету, к даме, не коротко
знакомой, и приказал кучеру ехать домой, тогда как муж стоял на крыльце и с удивлением смотрел на похищение своей жены.
Я нашел своего
знакомого в нижнем этаже генеральского дома. Только что я успел объяснить ему свое желание, и он — сказать мне, что оно очень может быть исполнено, как мимо окна, у которого мы сидели, простучала хорошенькая каретка, которую я заметил, и остановилась у крыльца. Из
кареты вышел высокий, стройный мужчина в пехотном мундире с майорскими эполетами и прошел к генералу.
Кажется, юноша отправился в этой
карете пленником на Пески, в четвертую Рождественскую улицу, где он надеялся разбудить одного студента, заночевавшего у своих
знакомых, и попытаться: нет ли у него денег?
Поехали. По городу проезжали, — все она в окна
кареты глядит, точно прощается либо
знакомых увидеть хочет. А Иванов взял да занавески опустил — окна и закрыл. Забилась она в угол, прижалась и не глядит на нас. А я, признаться, не утерпел-таки: взял за край одну занавеску, будто сам поглядеть хочу, — и открыл так, чтобы ей видно было… Только она и не посмотрела — в уголку сердитая сидит, губы закусила… В кровь, так я себе думал, искусает.
Я его легко вспомнил. Это был некто П.П.Иванов, тогдашний акцизный управляющий в Нижнем, с которым я был знаком еще с начала 60-х годов. А рядом с ним сидел в
карете седой старик с бородой, — и он также оказался моим еще более старым
знакомым. Это был генерал М.И.Цейдлер, когда-то наш нижегородский полицеймейстер, из гродненских гусар, и товарищ по юнкерскому училищу с Лермонтовым.
На дворе нового университета сбоку у подъезда стояло три
кареты и штук десять господских саней. Вся шинельная уже была переполнена, когда Пирожков вошел в нее.
Знакомый унтер снял с него пальто и сказал ему...
Когда могила была засыпана, граф подал руку Наталье Федоровне и повел ее к
карете. Садясь в нее, она обернулась, чтобы посмотреть на рыдающую мать, поддерживаемую под руки двумя незнакомыми ей генералами, и вдруг перед ней мелькнуло
знакомое, но страшно исхудавшее и побледневшее лицо Николая Павловича Зарудина. В смущенно брошенном на нее украдкой взгляде его прекрасных глаз она прочла всю силу сохранившейся в его сердце любви к ней, связанной навеки с другим, почти ненавистным ей человеком.
Наконец день суда настал. Николая Герасимовича усадили в
знакомую уже ему желтую
карету и повезли в суд. По приезде в здание суда, его отвели в помещение для арестованных.
Наконец час отъезда наступил. Мать и дочь сели в
карету и поехали по хорошо
знакомой княжне Людмиле дороге. Князь встретил дорогих гостей на крыльце своего дома. Он был несколько бледен. Это сразу заметили и княгиня и княжна. Да это было и немудрено, так как он не спал почти целую ночь.
Для избежания скандального шествия по городу, где на каждом шагу он мог встретить
знакомые лица, Николай Герасимович на последний оставшийся у него рубль нанял
карету, в которой и доехал до Демидова переулка, где тогда помещалась пересыльная тюрьма.